что не в состоянии содержать огромную территорию на другом континенте. Российская империя получит за Аляску чуть больше 7 миллионов долларов.

Однако общее стремление к расширению территорий не исчезает: Россия устанавливает полный контроль над Кавказом и завершает завоевание Центральной Азии: берет крупные исторические центры Бухару, Коканд, Самарканд, Ташкент и Хиву. Одновременно Россия присоединяет земли на Дальнем Востоке: забирает у Японии остров Сахалин, а у Китая — современное Приморье и основывает город Владивосток. Именно во второй половине XIX века в России появляется мощнейшее идеологическое течение, обосновывающее имперскую миссию русского народа. Один из самых печально знаменитых публицистов того времени Михаил Катков доказывает в своих трудах, что «народам, неспособным создавать государство, придется подчиняться государственной нации», то есть русскому народу.

Но, наверное, наиболее известный русский имперец той поры — Федор Достоевский. После возвращения из ссылки он становится одним из самых популярных писателей и журналистов в стране. Достоевский утверждает, что историческая миссия России — защитить славян от турок. Это значит, что все славянские земли надо завоевать — для их же блага. В целом его образ мыслей удивительно похож на риторику российских пропагандистов XХI века, которые призывают защищать население Украины от нацистов.

В романе «Бесы» Достоевский формулирует в дальнейшем один из самых печально известных постулатов русского национализма: русский народ — «народ-богоносец». Так говорит один из персонажей романа, Иван Шатов. Достоевский относится к Шатову с некоторой долей иронии, однако, по словам современников, именно в его уста он вкладывал свои мысли.

Еще Достоевский, как и Вольтер за сто лет до этого, мечтает покорить Турцию, превратить Константинополь в христианский город, а Святую Софию — в православный храм. И даже турок не пришлось бы выселять, рассуждает Достоевский, — они бы спокойно жили под властью русского царя. Наконец, по его мнению, народ России обладает огромным преимуществом перед любыми европейцами: у русских «такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть».

Очень похожие имперские мысли продвигают в то же самое время и британские ученые и писатели. Историк Джон Сили пишет труд «Экспансия Англии», который получит огромную известность. Он доказывает, что Британия захватила Индию для ее же блага. А Редьярд Киплинг разовьет эту мысль в своем стихотворении-манифесте 1899 года «Бремя белого человека».

Неси это гордое Бремя —

Родных сыновей пошли

На службу тебе подвластным

Народам на край земли —

На каторгу ради угрюмых

Мятущихся дикарей,

Наполовину бесов,

Наполовину людей.

…

Неси это гордое Бремя —

Ты будешь вознагражден

Придирками командиров

И криками диких племен:

«Чего ты хочешь, проклятый,

Зачем смущаешь умы?

Не выводи нас к свету

Из милой Египетской Тьмы!»

Похожее расистское отношение к якобы «освобожденным» Россией народам — общепринятое явление и в XIX веке, и в Советском Союзе, и даже в XХI веке.

Но в России далеко не все популярные литераторы XIX века — имперцы. Есть и такие, кто идею русской исключительности жестко высмеивает. Самый известный из них — сатирик Михаил Салтыков-Щедрин. Он пишет целый сборник рассказов «Господа ташкентцы», в котором опровергает пропагандистскую идею о том, что Россия несет захватываемым ею народам цивилизацию. По его мнению, главная цель российских колонизаторов — «жрать».

Важный символ этого колониального периода в истории Российской империи — памятник Богдану Хмельницкому, который в 1888 году ставят напротив собора Святой Софии в центре Киева — в честь 900-летия Крещения Руси. Памятник должен символизировать единение русского, белорусского и малороссийского народов под властью Москвы. Первоначальный проект выглядел так: Богдан на коне на высоком утесе, конь копытами сбрасывает с обрыва польского дворянина, еврея и иезуита. У подножия русский, украинец и белорус слушают пение слепого кобзаря. Но потом из-за разразившегося скандала лишние фигуры исключили из проекта. Осталась только конная статуя Богдана. Она стоит в центре Киева до сих пор.

Нет такого языка

После смерти Шевченко украинскую литературу ждут тяжелые времена. В 1863 году начинается новое восстание в Польше и Западной Украине. В ответ российское правительство решает искоренить любые предпосылки к самостоятельности — и среди прочего Министерство внутренних дел инициирует проверку, не являются ли книги, публикуемые на украинском языке, рассадником либеральных идей.

Чиновники на местах принимаются за дело с рвением. К примеру, киевский военный губернатор Николай Анненков сообщает в Петербург, что публикация Нового Завета на украинском языке представляет огромную опасность: «Добившись перевода на малороссийское наречие Священного Писания, сторонники малороссийской партии достигнут, так сказать, признания самостоятельности малороссийского языка, и тогда, конечно, на этом не остановятся и, опираясь на отдельность языка, станут заявлять притязания на автономию Малороссии».

Другие киевские чиновники подхватывают тренд и рапортуют в столицу, что украинский язык — это орудие в руках поляков, которые хотят подтолкнуть провинцию к сепаратизму. И тогда в июле 1863 года министр внутренних дел Петр Валуев официально запрещает публикацию каких-либо книг на украинском языке — кроме произведений художественной литературы. Школьные учебники тоже под запретом. Свое решение Валуев объясняет просьбами простых граждан: «Большинство малороссов сами весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, испорченный влиянием на него Польши».

Главный борец против запрета — Костомаров. Он готовит пламенную статью в защиту украинского языка — но ее не пропускает цензура. Чтобы вразумить историка, Валуев приглашает его на дачу для личной беседы. Через 13 лет ситуация ухудшится. Александр II подпишет так называемый Эмский указ: запретит книгопечатание на украинском языке, украиноязычные спектакли и концерты — для борьбы с «украинофильской пропагандой», которая считается синонимом украинского сепаратизма.

Точно такие же настроения царят в администрации президента Владимира Путина в начале 2000-х. Чиновники считают, что украинский язык — это исковерканный русский.

Один из высших кремлевских чиновников вспоминает, как однажды приехал с официальным визитом в Киев. Его селят в доме приемов на Банковой улице — в здании, примыкающем к администрации президента Украины. Звонит президент Кучма и говорит, что сам заглянет к гостю из Москвы. С порога украинский президент просит прислугу «соорудить на стол». Одиннадцать утра, но уже разливают водку. Задушевные беседы тянутся до вечера. Все намеченные официальные встречи отменяются — не откажешь же президенту. Больше всего кремлевского чиновника смущают рассуждения Кучмы об украинских националистах. «Они, конечно, большие украинцы, чем мы. Будущее за ними, нам у них еще учиться и учиться» — так их запомнил гость из Москвы.

Кучма, очевидно, имеет в виду в первую очередь собственное слабое владение украинским языком и пробелы в знаниях по истории своей страны. Но российского чиновника этот подход к языку раздражает. В разговоре со мной он, например, не может без мата комментировать украинскую традицию переводить имена: все Николаи в Украине становятся Мыколами, все Дмитрии — Дмытро, все Александры — Олэксандрами, Владимиры — Володымырами и так далее. «Какого черта надо имена переводить? Кто придумал такую хуйню?» Я слушаю его тогда и даже не замечаю логической ошибки в рассуждениях. Только спустя годы я пойму, что точно так же, только в обратную сторону, русские веками переводили украинские имена, превращая, например, киевского князя Володымыра во Владимира.

Возмущение по поводу «украинизации» было частым явлением еще в советском Политбюро. Вопросы, существует ли украинский язык или это просто «неправильный русский» и почему украинцы нарушают права русскоязычных жителей